[daraganmaria]

04.02.2010 в 20:35

Пишет  |_Dea_|:

Mein Obergruppenfuhrer
Рейтинг: NC-21
Жанр: ангст
Ахтунг: много нецензурной лексики и все прелести концлагеря. Текст основан на реальных событиях. Почти все герои вымышлены. Что касается доктора Менгеле и его "опытов" - никакой отсебятины. Перевод немецких фраз весь внизу.
От автора: по заказу klukvas.

Август сорок третьего.
Я лежу в окопе, засыпанный грунтом, вся рожа в земле, даже не дышится. Надо мной со свистом проскальзывают мессеры, а рядом лежит товарищ по роте. Я стараюсь не обращать внимания на то, как он царапает сухую землю руками, как пытается закопать голову в траншею, скуля и подвывая. Я просто левой рукой вдавливаю его вниз, чтобы не дай бог не выпрыгнул, и кричу в пространство, совсем не надеясь, что он меня услышит:
- Терпи! Терпи, брат, скоро заберут тебя отсюда! Поедешь на побывку, жену свою поцелуешь! Дети есть у тебя?!
И зачем спросил? Он всё равно меня не слышит – попал под снаряд, теперь контузия такая, что не приведи Господь.
- Дочка.
Товарищ размазывает по лицу кровь и сажу, улыбается. Я улыбаюсь в ответ, одобрительно хлопаю по плечу:
- Дочка – это хорошо. Красавица, наверное. Попроси там сестру, пусть достанет где-нибудь конфет. Да не забудь, слышь ты!
Он неуверенно кивает, я вижу, что в его зелёных глазах стоят слёзы, а через мгновение понимаю, что кроме слёз в них больше ничего нет.
- Эй! Ты что это творишь?!
Я бью его по щекам, сначала легко, а потом со всей силы. Ору что есть мочи в ухо, из которого тянется струйка запёкшейся крови. Потом ору куда-то за спину:
- Да где ж вас черти носят, белохалатники хреновы?!
Оборачиваюсь – а сзади никого. Вообще никого. Ни одного нашего.
Тогда я осторожно выглядываю из окопа – прямо на меня идут огромные сапоги, серые от пыли. Чьи-то руки цепко хватают за шкирку и как щенка вздёргивают наверх, а потом швыряют так, что я утыкаюсь в носы сапог подбородком.
- Und was macht diese Wesen hier?! – сапог не слишком вежливо врезается мне в зубы, утрамбованная земля бьёт в спину. Я почти ничего не соображаю, перед глазами плывут цветные круги, большие и маленькие. Маленьких, кажется, больше…
- Abfahr ihn! Verhör!
Меня грубо ставят на ноги и прикладами сопровождают прочь от траншеи, в которой остался мой товарищ. Владек. Его Владек звали. Даже завидую, что он успел умереть.

Допрос помню смутно. Только то, что меня сильно били, и, кажется, вышибли челюсть. И сломали нос. И переломали пальцы левой руки. Спасибо, что хоть правую оставили, фашисты сраные. Гниды! Чтоб вы сдохли, свиньи! Чтоб вы сдохли…
Лежу на холодном полу, голой спиной упираюсь в камни. С меня почти всё сняли, даже крестик, что мне бабушка подарила, когда я ещё ребёнком был. Мальчишка совсем, бегал по соседским огородам, яблоки таскал… А местный попик грозил мне из окна палкой. Он хороший у нас был, в деревеньке, только что любитель выпить, а так ничего, толковый мужик. Бабка моя, покойница, земля ей пухом, набожная была женщина, в Бога веровала сильно. Перед самым призывом виделись, обещал сберечь.
Не сберёг.
Деревню взяли, всех сожгли. Мне уже потом ротмистр наш сообщил.
Последнее, что я слышу перед тем, как липкий тревожный сон отбирает остатки сознания, - разговор у моей камеры:
- Mein Führer! Dieser Russe schweigt!
- Verhoren?
- Jawohl, Herr Obergruppenfuhrer!
- Bringt den Bastard in Oswenzim. Lassen Sie es rot.

Новый день, и меня снова куда-то волокут. В спину постоянно тычут и покрикивают:
- Schnelle, schnelle!
По мокрой грунтовке, по перерытой снарядами земле. Ноги плохо слушаются, оскальзываюсь на насыпях, но стараюсь не падать. Если упаду – получу сапогом под дых или прикладом в лицо. Со мной еще двое, один русский, другой, кажется, украинец. Я даже не пытаюсь узнать, куда нас ведут. Может, до ближайшей траншеи, чтобы сразу туда упали и не валялись потом мёртвые под ногами.
Не знаю, что со мной творится. Какое-то тупое и безучастное ожидание конца. Ещё шаг, два – и можно будет отдохнуть. Говорят, перед смертью не надышишься. Зато как потом хорошо будет, Господи! Можно дышать полной грудью, воздуха сколько угодно, когда сам ты – воздух!
Но вот уже десять шагов, вот пятьдесят, а вокруг только грязь, гарь, вонь, боль. И серая форма немцев, она почти сливается со свинцовым низким небом. Глаза у них тоже цвета стали. Серые безучастные глаза.

- Хайль, Гитлер!
- Хайль!
- Чем это вы тут занимаетесь, доктор?
- Исследованиями, генерал.
- Это я вижу. Какого характера?
- В данный момент изучаю поведение организма при экстремальных температурах. Вам интересно взглянуть?
- Да, пожалуй.
- Что ж, пройдёмте.
Доктор Менгеле, ещё молодой, подтянутый мужчина в белом халате поверх формы, улыбается одними глазами и приглашающим жестом указывает на дверь своей лаборатории. Вслед за ним я прохожу вдоль камер, с некоторым отвращением глазея по сторонам, будто на экскурсии в анатомическом театре. Беппо (так мы звали Йозефа) останавливается у одной из камер, призывно машет рукой.
- Вот, полюбуйтесь.
Сквозь толстое стекло хорошо видно подвешенную за руки раздетую женщину.
- Она ещё жива? – я скептически оглядываю тело, безвольно болтающееся под потолком.
- Да, конечно, - Менгеле складывает руки на груди и, прищурившись, вглядывается в её лицо. – Я думаю, да. Потрясающая выносливость.
- А откуда она?
- Из Сибири. Сибиряки очень крепкие, знаете ли. В камере сейчас минус сорок по Цельсию.
Он щёлкает рацией:
- Ещё минус пять в десятую камеру!
В это время я подхожу вплотную к стеклу.
- Беппо, у неё, кажется, кровь.
Доктор тоже подходит ближе, приглядывается.
- А, это… Интересно, правда? Во время менструации женщины становятся гораздо выносливее.
Не дав вставить и слова, он вдруг хлопает меня по плечу:
- Это ещё что! У меня там дальше близнецы есть. Прекрасный экземпляр, скоро буду сшивать.
- Зачем? – я тупо смотрю на него. Мне кажется, я ослышался.
- Как зачем? Для пользы науке, конечно! Ну пойдемте, пойдемте. Тут неинтересно.
Йозеф берёт меня под руку и увлекает дальше по своей галерее. Я чувствую, он здесь будто рыба в воде и очень любит свою работу. Болтает без умолку, будто заправский гид.
- Кстати, посмотрите направо. Видите женщину?
- Да. А что с ней делают?
- Стерилизуют, - Менгеле и глазом не моргнул.
- На живую?
- Конечно. Вы что думаете, мы на них анестетик будем тратить?
Доктор смотрит на меня как на придурка. Я вымученно улыбаюсь:
- И правда. Это ведь цыганка?
- Это? – Менгеле приглядывается получше. – Кажется, нет. Это еврейка. Впрочем, какая разница..?
- Я думал, вы проводите опыты только над близнецами и карликами.
Менгеле хохотнул.
- Ну что вы, герр Хартманн! Крепкие женщины, гомосеки, свидетели Иеговы – у нас тут много всяких.
- А русские? У вас здесь есть советские солдаты?
Кажется, моё волнение не осталось не замеченным. Доктор некоторое время внимательно изучает моё лицо, а потом задумчиво так произносит:
- Недавно привозили партию. А Вам кого-то конкретного?


Нас привезли куда-то под Краков, в Освенцим. Страшный лагерь, я много слышал о нём, но слышать – одно дело, а на собственной шкуре испытать – совсем другое.
Те ребята, что со мной приехали, - Сидоркин Петька и Сашка Мерный – вполне так ничего, служили, оказывается, в одном полку, а я их и не помню даже. Зато, говорят, они меня хорошо знают. Когда попадаешь в такое дерьмо, главное – держаться вместе, тогда не так страшно.
Встречать поезд вышел сам Ангел Смерти – доктор Менгеле. Про него я тоже слышал и представлял его сухоньким, плешивым старичком в очках. А передо мной стоял рослый, статный ариец со стальными глазами и отменной выправкой.
Нас выстроили в колонну, доктор, заложив руки за спину, прошагал от начала и до конца, внимательно вглядываясь в лица. Иногда он открывал кому-нибудь рот или щупал мускулы. Какой-то малый из середины строя (он ещё в поезде прослыл отчаянным) отправил в рожу Менгеле смачный харчок. Доктор не спеша вынул из кармана белый платок, утёрся и выкинул его в грязь. Затем одним ударом вынес парню коленную чашечку и гаркнул солдатам:
- Erschieβt ihn!
Двое выдернули парня из строя и уволокли куда-то за состав. Затарахтела очередь.
Менгеле что-то выкрикивал на своём лающем языке, размахивал руками, отдавая, по всей видимости, распоряжения подчинённым.
Колонну разбили на группы: женщин, стариков и детей отконвоировали налево, остальных отправили на медосмотр, где тоже некоторых отсеяли и увели в неизвестном направлении. Сейчас-то я, конечно, знаю, куда. Всех негодных в первые же часы после прибытия партии отправляют в газовые камеры и в крематории.
Мой серийный номер 786. Я здесь уже месяц. Каждый день живу как последний. Иногда бывает, идёшь, никого не трогаешь, и вдруг в спину тра-та-та! – тут тебе и конец. Я не раз видел, как фашисты так развлекались. Каждый день думаешь, что уж сегодня точно твоя очередь. А каждый вечер в голове проносится: «Господи, дай сил завтра пережить!»
Многие не выдерживают, идут на проволоку. Ну то есть самоубиваются о колючку, она под током. Только вот не все добегают: эсесовцы на вахте могут заметить и расстрелять.
Некоторые вполне обживаются. Баб берут прислуживать, некоторые в капы выбиваются, а потом доносят на своих же, мерзавцы. Ещё есть у нас тут один, Алексом звать. Он македонец, с вечно всклокоченной гривой чёрных волос и повадками камышового кота. Тип в высшей степени неприятный, надо заметить. Подлизывается к эсесовцам, как последняя курва. Хотя, в общем, это не удивительно, на нем ведь розовый треугольник.
- Тут ведь наука нехитрая, - вразумляет он меня, активно орудуя киркой. – Лёг под какую-нибудь шишку и баста! Тебя уже не тронут.
- Ты как баба.
- А чем я хуже бабы? Генералу ихнему баб не надо, он у нас голубь сизокрылый.
Алекс нервно хихикает, а я пытаюсь сообразить, где он так навострился по-русски болтать.
- Скользкий тип, - бубнит мне в самое ухо Сидоркин. – Не слушал бы ты его, доведёт до греха.
- Уж лучше я здесь подохну.
Я делаю очередной замах и, наконец, скалываю кусок породы.

Потом – случай. Пропал пайковый хлеб у Николашки. Мы все жалели его, отдавали по кусочку, кому сколько не жалко, потому что на него смотреть страшно было – почти мусульманин уже. А он очень боялся, что его заберут к таким же мусульманинам – к дистрофикам то есть. А тут вдруг пропал его хлеб. Николашка плачет, ногти с голодухи грызёт, а мы стали дознание проводить, кто, дескать, посмел старика обидеть. Все возмущены, один Алекс полёживает на своих нарах и в ус не дует. Ну, мы и смекнули, кто николашкину пайку схарчил. В общем, устроили ему тёмную, первым я ударил. Потому что виданное ли это дело – такой свиньёй жить!
А на следующий день вкалываю я на отвале, и тут мне что-то тяжёлое по спине как даст! Охнул и на землю повалился. Слышу, топот немецких сапог, выкрики, а потом очередь из автомата. И на меня снова что-то падает. Кое-как выбрался, а это Алекс, мёртвый уже. И надо мной стоят трое эсесовцев, автоматы наизготовку, вот-вот застрелят. Они, наверное, решили, что у нас драка, а когда драка, убивают обоих.
Тут возникает сам генерал. Подходит прямо ко мне, внимательно так разглядывает. И я начинаю вспоминать, что именно он, гнида, меня сюда определил! Пришлось глаза опустить, чтобы он не понял, что я его узнал.
Интересно, а он меня помнит? Глупость какая, с чего бы этому зверю помнить меня…
Генерал переворачивает носком сапога тело Алекса, секунду изучает лицо, а затем отбрасывает в сторону, как ненужную тряпку.
- Steh auf! – раздаётся над ухом. На каком-то интуитивном уровне я понимаю, что от меня требуется.
Я встаю. Меня обходят кругом, зачем-то поднимают руки, задирают рубашку. Генерал цокает языком, выплёвывает:
- Viel zu dunn…
Затем берёт своей огромной пятернёй меня за подбородок, вздёргивает кверху, чтобы рассмотреть лицо. Мне ничего не остаётся, как тоже разглядывать его. У генерала волевой подбородок, широкие скулы и тонкие, в нитку, губы. Нос, кажется, был сломан когда-то. Глаза пронзительные, свинцовые, а вокруг зрачков – ярко-голубые солнца.
- Seiner ist zu mir. Schnell!
- Jawohl, Herr Obergruppenfuhrer!
Мне заламывают руки и тащат к баракам. Там отводят в душевую, забрасывают в первую попавшуюся кабинку и обдают горячей водой из шланга. Потом один из конвоиров, подумав, выдаёт мне кусок хозяйственного мыла.
- Schnelle, schnelle! Wasche sich!
Я активно натираюсь мылом с головы до ног, меня вновь окатывают водой, а затем тем же манером отводят в эсесовские крыло, прямо к генералу. Я едва успеваю натянуть на себя то рваньё, которое служило мне одеждой.


- Спасибо, что пришёл. Разговор частный, поэтому оставим звания.
- Хорошо, Вольфганг. В чём дело?
Йозеф устраивается в кресле напротив меня, закидывает ногу на ногу, сплетает на колене тонкие паучьи пальцы. Не могу оторваться от этих пальцев, всё смотрю и смотрю на их нервную игру, на то, как поблёскивает на свету перстень с чёрным опалом.
- Вольфганг?
Голос Йозефа звучит встревожено.
- Прости, Беппо. Я задумался. Хотел спросить тебя про одного заключённого. Под номером 786.
- Ты думаешь, я всех запоминаю? Он кто? Мой подопытный?
- Именно это я и хочу у тебя узнать. Вообще-то он работает на отвале… Но я знаю, ты чем-то заражаешь их… Вот я и хотел уточнить…
Йозеф понимающе улыбается.
- Твои наклонности не доведут тебя до добра, Вольфи.
Он подаётся вперёд, берёт меня за руку. Я не отнимаю руки, позволяю ему стиснуть её в своих паучьих пальцах.
- Подхватишь какую-нибудь заразу – я не буду лечить тебя, понял? – его губы кривятся в гаденькой ухмылке, а пальцы стискивают кожу до боли.
В этот момент раздаётся стук в дверь.
- Войдите!
Я даже рад, что могу теперь беспрепятственно вырваться из хватки этого дьявола.
Двое малых небрежно толкают вперёд того самого, с отвала. Он не поднимает головы, глядит себе в пол, а в глазах всё равно пляшут бесенята, это я еще раньше заметил.
- Вы свободны, - говорю я солдатам, и те удаляются.
- Это и есть твой новенький? А куда делась та македонская сучка?
Менгеле лучезарно улыбается и манит к себе русского. Тот стоит, где стоял, будто кол проглотил.
Йозеф хохочет:
- А он у тебя строптивый! Необъезженный!
Я стараюсь сохранять ледяное спокойствие:
- Ты ничего ему не вводил?
Но Йозеф будто и не слышит меня. Он с интересом разглядывает пленного, не забывая комментировать свои наблюдения:
- Пальцы на левой руке перебиты, челюсть, похоже, была когда-то выбита, нос тоже расквашен. Кто его так?
- Я.
- Что, сам? – брови у Йозефа ползут вверх, а улыбка становится всё шире. – Правда, сам?
- По моему приказу, - сухо обрываю я. – Ты ничего не вводил ему?
Менгеле протестующее машет руками:
- Нет-нет, что ты! Он совершенно чистый. Если, конечно, другие не заразили бедолагу. Но к этому я, как ты понимаешь, не причастен.
- Хорошо. Спасибо, Беппо. Можешь идти.
- Но как же….
- Иди, Беппо!

Меня приводят к самому генералу. Кажется, его зовут Хартманн. Он сидит в широком кожаном кресле, напротив него – Ангел Смерти собственной персоной. При виде меня оба они как-то оживляются, доктор даже смеётся и вовсю разглядывает меня. А я стою посреди кабинета, не шелохнусь, и голову вниз опустил, чтобы глаза спрятать. Если бы не доктор, я бы так не боялся, но Ангел Смерти нагоняет какой-то суеверный ужас. Кажется, вот сейчас он швырнёт тебя на стол и самолично начнёт кожу сдирать. И взгляд у него как у стервятника.
Когда этот живодёр ушёл, стало немного спокойнее. Генерал не издаёт ни звука, всё разглядывает меня, а я не знаю, куда глаза деть.
Наконец он встаёт, подходит совсем близко и поднимает мою голову за подбородок точно так же, как он сделал это на отвале.
- Gut.
Я вспоминаю, что говорил о нём Алекс, и к горлу подступает комок. Чтобы я подставлял зад эту фашисту?! Накося выкуси! Русские не сдаются!
Я дергаю головой в сторону, вырываясь из его хватки. Сейчас здесь только он и я. Он – здоровый и крепкий. Я – измождённый голодом и непосильной работой. Но у меня есть воинская честь, а это что-то да значит. Сейчас я бью его по ушам и в голову, затем…
Додумать мне не дают. Генерал без труда притягивает меня за цыплячью шею и впивается жестоким поцелуем, больше похожим на пытку. Он скорее кусает, чем целует, вгрызается в рот, насилует его языком, требовательно и властно.
Господи, как же противно..!
Он хватает меня за руку и засовывает её себе в штаны, что-то жарко нашёптывая на ухо по-немецки. Замечая, что я и не думаю совершать никаких манипуляций, он одним движением отбрасывает меня в стену, а затем выдёргивает из брюк ремень с огромной металлической бляхой и что есть силы бьёт меня ей по чём попало: по лицу, рукам, спине.
- Хорошо, хорошо! – я вскидываю руки вверх в знак капитуляции. – Пидарас несчастный, хрен с тобой.
Поняв мой жест и интонацию но, слава богу, не мои слова, генерал вновь притягивает меня к себе. Теперь я должен быть нежным и ласковым, да. Мой герр хочет, чтобы я был послушным рабом? Я буду им, буду.
Я провожу рукой по его мощному торсу, спускаюсь ниже, к ширинке серых галифе, слегка сжимаю в кулак мошонку, и генерал, чуть запрокинув голову назад, прикрывает глаза.
Так просто?
- Mein Obergruppenfuhrer… - шепчу прямо в ухо. – Ich mache alle, dass Sie sagen.
Я не силён в немецком, но, кажется, меня понимают. По крайней мере, капитан не двусмысленно надавливает мне на макушку, заставляя опуститься на колени.
Я, конечно, не баба и даже не Алекс, поэтому смутно представляю, как там это правильно делать, но выбор у меня не велик.
Самое главное – не забывать ласкать руками. Самое главное – чтобы ему было приятно, да так, чтоб стонал, как портовая шлюха.
И я этого добиваюсь. Не знаю, как, но у меня получается. Опершись на край стола и широко расставив ноги, герр Хартманн дышит неровно, навылет, всхлипывает и постанывает, изредка лупцуя меня ремнём для полного комплекта. Но я не жалуюсь. Пока не время.
А затем его стон превращается в крик…


Дневник Йозефа Менгеле.
Запись от 4 октября, 1943 года.
В моё полное распоряжение поступил заключённый, серийный номер 786. Провёл кастрацию без анестезии. Подопытный жив, реакции в норме.
Завтра опробую на нём свою новую вакцину. Если выживет – отправлю в печь. Бешенство по-другому не лечится.
P.S.: Вольфгангу всё же помог. Сейчас лежит в лазарете. Надеюсь, ткани срастутся и с трубкой он проходит недолго.


Und was macht diese Wesen hier? - А эта тварь что здесь делает?
Abfahr ihn! Verhör! - Увести его! Допросить!
Mein Führer! Dieser Russe schweigt! - Мой командир! Этот русский молчит!
Verhoren? - Пытали?
Jawohl, Herr Obergruppenfuhrer! - Так точно, герр обергруппенфюрер!
Bringt den Bastard in Oswenzim. Lassen Sie es rot. - В Освенцим ублюдка. Пусть сгниёт там.
Schnelle - быстрее
Erschieβt ihn! - Расстрелять его!
Steh auf! - Встань!
Viel zu dunn - худой слишком
Seiner ist zu mir. Schnell! - Этого - ко мне. Живо!
Wasche sich! - Мойся!
Gut - хорош.
Ich mache alle, dass Sie sagen (искажённое) - я делаю всё, что Вы говорите